Дефект системы ценностей

Обновлено: 20.10.2018

Дефект системы ценностей

Я убежден, что жадность и соперничество не предопределены человеческим темпераментом. Мой опыт подсказывает, что и жадность, и страх перед голодом и нищетой – это качества, возникновение и усиление которых является результатом использования денег… И именно по этой причине мы вынуждены соперничать друг с другом, чтобы выжить. [*]
Бернар Лиетар

Гены наших мыслей

С точки зрения биологической эволюции человек изменился незначительно. Все ощутимые перемены, которые произошли с ним за 4000 лет, описанных в истории, произошли в сфере социальной жизни. И все они связаны с эволюцией знаний – то есть, с «культурной эволюцией». Для того чтобы исследовать механизм культурной эволюции, нам необходимо ознакомиться с таким понятием, как «мем» [*]. Мем – это «образ мыслей и модель поведения, которые передаются от человека к человеку в рамках определенной культуры». По сути, мемы являются социологическими или культурными аналогами генов [*] — структурных и функциональная единиц наследственности живых организмов.

Точно так же, как гены передают биологическую информацию через наследственность, мемы передают от человека к человеку культурную информацию — идеи, посредством различных форм человеческого общения [*]. Возьмем для примера технологический прогресс. Если проследить стремительную историю его развития и безусловного воздействия на наш образ жизни и систему ценностей, то становится совершенно очевидно, что перед нами не что иное, как эволюция мыслей, воспроизведение и мутирование информации с течением времени, которое приводит к изменениям в культуре со временем.

Оперируя понятием мема, мы можем представить психическое состояние и линию поведения человека в виде некой программы. Точно так же, как гены несут в себе закодированный набор инструкций, который, во взаимодействии с другими генами и их окружением, дает определенные результаты, мемы, вырабатываемые человеческим разумом, диктуют людям модели поведения. Хотя «свобода выбора» — это, вне всякого сомнения, спорное понятие, и еще вопрос — что на самом деле двигает людьми, когда они принимают решения, тем не менее, совершенно очевидно, что рамки этой свободы напрямую зависят от уровня образования человека. И они будут настолько велики, насколько позволят знания о мире, которые он получил [*].

И точно по такому же принципу, как гены иногда мутируют в ущерб своему хозяину – например, передавая по наследству рак [*] – действуют мемы в идеологическом и социальном поле – создавая системы взглядов, которые приносят вред «хозяину», то есть обществу. С этого места нам потребуется термин «дефект». Дефект можно определить, как расстройство или нарушение функции [*]. Таким образом, с точки зрения социального устройства, наличие дефекта означает, что установленные ранее идеологические устои не соответствуют, более общей системе управления. Другими словами, они перестали соответствовать контексту, в котором пытаются существовать, а вместо этого все чаще приводят к дисбалансу и дестабилизации.

Разумеется, история изобилует идеями и представлениями, которые изначально являются дестабилизирующими, переходными. Эта непрерывная интеллектуальная эволюция вполне естественна для человека, и нисколько не противоречит его природе, поскольку не существует такой вещи, как абсолютное знание. Другое дело, когда идеи сохраняются достаточно длительный период. В этом случае они, с большой вероятностью, порождают эмоциональные связи на уровне человеческих отношений («личности») и изменения в структурах и организациях на уровне культуры. А это ведет к возникновению стабильной системы, как правило, сопротивляющейся изменениям и адаптации.

Предположим, что мы признаем интеллектуальную эволюцию, как процесс, не имеющий конца, и что мы заинтересованы в новой информации, которая могла бы помочь нам добиться устойчивости в развитии. Тогда совершенно очевидно, что, если мы хотим сохранить в нашей культурной эволюции тенденцию к улучшению, нам потребуется какая-то базовая этика – как в личной, так и в социальной сфере. К сожалению, на сегодняшний день в мире существуют могущественные культурные механизмы, которые действуют против таких тенденций. Структуры, как идеологические, так и встроенные на системном уровне в социальную инфраструктуру [*], активно противостоят этой, давно назревшей, необходимости культурных изменений. Если биологические клетки лишить кислорода, то они будут испытывать острое голодание. То же самое происходит, если нас лишают возможности получать знания. В этом случае наше голодание определяется неспособностью к обучению и адаптации. Знание – это наш «кислород» и только с помощью него мы, как вид, способны решать наши проблемы и продолжать свое развитие.

Как мы вскоре убедимся, подобный дефект является неотъемлемой чертой традиции рыночного капитализма. Происходящее в мире сегодня, нацелено не только против каких-либо изменений и адаптации, но, по сути приводит — осознанно или нет — к чрезвычайно пагубным последствиям на самых разных уровнях. Этот дефект заложен в саму систему ценностей – занятость «личности» и ощущение, что все в порядке, что все так и должно быть. И именно в этом состоит пагубная сила системы. Дело усугубляется еще и тем, что цель, которой система служит (или призвана служить), напрямую связана с нашим существованием и выживанием. У нас нет ничего более личного, чем то, как мы осознаем свою «личность». А потому экономическая система, в которую мы встроены, всегда является определяющей чертой нашего мировоззрения и менталитета. Когда система не в порядке – это автоматически означает, что и с нами что-то не в порядке – притом, что когда-то мы сами же ее и установили.

Если рак можно считать своеобразным разладом в иммунной системе, то устои общества, когда они порождают в нем растущие в геометрической прогрессии проблемы, вполне можно назвать дефектом системы ценностей [*]. Этот разлад напоминает структурную психологическую ловушку: в культурные предрассудки люди верят потому, что они проверены временем, затем они становятся частью культуры, таким образом осуществляется их самообеспечение. При этом, глубже в социальном контексте находится разлад, тем, как правило, сложнее его победить (а иной раз и просто распознать).

На уровне социальной системы ситуация еще более осложняется, поскольку, с одной стороны, общество находится в условиях постоянного развития, а с другой стороны, в ситуациях, когда это развитие угрожает его целостности, включает действенные механизмы самосохранения. Эти механизмы, так называемые «замкнутые интеллектуальные механизмы обратного действия», располагают огромным количеством аргументов в защиту существующей социально-экономической системы – тех самых, что достались нам от предшествующих поколений. Общество живет по принципу, когда самосознание людей неминуемо связано с доминирующей системой взглядов и институтов, в которой они были рождены на свет. И это главный принцип.

Вот что говорит Джон Макмёртри, профессор философского факультета Гуэлфского университета (Канада):

Тот же подход наблюдается в отношении сложившихся практик в профессиональных областях. Очень показателен пример Игнаца Ф. Земмельвайса (1818-1865) — венгерского врача-акушера, который выяснил, что послеродовой сепсис можно полностью искоренить просто путем введения строгих стандартов по мытью рук для персонала в роддомах. Предложенная им теория микробного происхождения болезней была принята только после его смерти (и, кстати, по сей день является базовой), тогда как при жизни Земмельвайс был жестоко отвергнут и осмеян. Сегодня существует даже метафорическое выражение — «рефлекс Земмельвейса», описывающее рефлекторную привычку слепо отвергать новые знания, которые противоречат существующим нормам, привычкам или парадигмам [*].

В общем, после того, как некий набор идей овладевает умами достаточно большого количества людей, он и становится «устоявшимся», затем этот набор становится доминирующим, и если ему удается просуществовать в этой позиции определенное время, превращается в «общепринятым». Фактически, общепринятые ценности являются общественными традициями, которые обеспечивают иллюзию стабильности, и, как правило, чем дольше они существуют в культуре, тем сильнее возрастает в глазах большинства их право на дальнейшее существование.

Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что существующие сегодня общепринятые ценности, которые мы считаем само собой разумеющимся, в реальности, то есть в физическом смысле, не существуют. Это касается всего — начиная с атрибутов макросоциальной системы, включающей в себя финансовую, правовую, политическую и официальную религиозную системы, и заканчивая атрибутами микросоциальной системы – такими, как материальный достаток, брак, известность и т. д. Всё это, по сути — временные мем-структуры, которые были созданы нами для определенных целей, в определенных условиях и в определенное время. Таковыми они и остаются по сей день – вне зависимости от того, насколько мы эмоционально привязаны к этим структурам, насколько они разрослись со времени их создания, и сколько людей являются их сторонниками.

Рыночный капитализм, если рассматривать его в контексте дефекта системы ценностей, казалось бы, совершенно оторван от физической реальности и от источников подавляющего большинства социальных бед сегодняшнего мира. При этом он успешно держится на плаву, благодаря набору навязываемых культурой ценностей и насильственных установок, в соответствии с которыми живет общество и которые оно готово защищать. И да, этот разговор о разладе системы ценностей мог бы стать просто рассуждением на тему, если бы не чрезвычайно серьезный контекст, который, собственно и породил этот диагноз – вопрос о выживании человечества, как такового.

Признаки патологии

Для того чтобы подвергать критической оценке существующую структуру мысли, необходимо обозначить для себя некую отправную точку, ориентир. С одной стороны, в антропологии существует понятие культурного релятивизма [*] — то есть идея признания различий в восприятии истины или реальности различными культурными группами. С другой стороны, есть понятие морального релятивизма [*], — принципа, согласно которому не существует четких представлений о том, что считать правильным или этичным. В ходе человеческой истории различия постоянно сглаживались, поскольку научная революция повседневного мышления, происходящая непрерывно, начиная со времен Ренессанса, неуклонно подтачивала целостность различных убеждений.

При этом известно, что убеждения не равноценны по степени обоснованности. Какие-то из них являются более истинными, какие-то – менее, и, как следствие — менее функциональными в контексте реальной жизни. Ориентиром, который всё же позволяет измерить целостность человеческих ценностей, является научный метод. Он является единственным инструментом, позволяющим оценить сами ценности и тем самым демистифицировать общепринятый в современном обществе релятивизм, дающий защиту субъективным человеческим убеждениям.

Мы сейчас говорим не о добре и зле, а о том, что работает и что не работает. Сохранность наших ценностей и убеждений актуальна и хороша только в том случае, если они соотносятся с физическим миром, который является общей основой для нас всех.

Именно эта концепция напрямую увязывается с устойчивостью в глобальном контексте выживания человека. Потому что в устойчивой общественной системе ценности должны быть по-настоящему устойчивыми — способными двигать вперед и надежно сохранять ее структуру. К сожалению, эволюционный багаж нашей культурной истории хранит ценностные структуры, которые весьма сильны, но при этом совершенно отделены от реальности. Все наши личные и общественные ожидания — счастья, успехов, прогресса – являются глубоко извращенными и демонстрируют полную несогласованность с основными законами нашей среды обитания и человеческой природы в целом. Люди, в общем, очень похожи друг на друга. И хотя ничто в обществе не воспринимается на 100% одинаковым образом (то есть, никакие явления не влияют 100%-но одинаково на каждого представителя вида в отдельности), в массе определенные стрессовые и экстремальные ситуации могут создавать серьёзные проблемы для общественного здоровья [*]. То же самое можно сказать и про ценности: если они поддерживают модели поведения, которые не способствуют нашей физической устойчивости на планете Земля, то проблем с окружающей средой нам не избежать, и со временем они будут только усугубляться [*].

Доминирующую систему ценностей, которую поддерживает капиталистическая социально-экономическая модель, можно считать вообще глубоко патологической. В ее основе — механизмы обеспечения человеческого существования, построенные на выживании и вознаграждении, а также эмоциональные пристрастия и формы самосохранения, замешанные на первобытном отчаянии и страхе. Ну, и конечно, базовые нравственные принципы — анти-социальность и манипулирование людьми путем создания дефицита… С помощью них можно с легкостью заставить всех игроков в этой игре эксплуатировать и ненавидеть не только друг друга, но и собственную среду обитания. Есть и еще один встроенный механизм: никто не заинтересован в облегчении жизни людей, поскольку это может привести к потере прибыли [*]. Увы, в условиях постоянного стресса такой эмоциональный перекос вовсе не выглядит чем-то странным. Что же мы имеем в итоге? Замкнутый цикл, состоящий из повсеместных злоупотреблений, обывательского эгоизма, а также полного игнорирования интересов людей и окружающей среды.

Причем, такую едкую критику мы слышим на протяжении всей истории, и основной контраргумент состоит в том, что все так и должно быть. Как будто наша эволюционная психология застряла на этой ступени навечно. На самом же деле, если бы хваленые психологические доктрины традиционной теории рынка были верны – к примеру, в своем утверждении, что эффективная социальная структура едва ли возможна (неоклассический утилитаризм), это означало бы, что все вышеперечисленные безобразия даны нам раз и навсегда. И дисбаланс, и разрушение окружающей среды, и угнетение, и насилие, и произвол, и расстройство личности, и война, и конкуренция, и эксплуатация, и статусное потребление, и жадность с эгоизмом. А всё, что в этой ситуации может сделать общество, — это смириться с неизбежностью и направить всю свою энергию на обслуживание этого балагана, изо всех сил стараясь вписать все эти малоприятные вещи в свое существование. То есть, получается, что человечество страдает тяжелым неизлечимым умственным расстройством, имеет явный дефект развития и поэтому общество вынуждено как-то мириться с этим и выстраивать вокруг этого свою жизнь.

Между тем, чем дольше мы живем на нашей планете, чем дольше отслеживаем и анализируем поколение за поколением свою историю, получая возможность сравнивать модели поведения в различных культурах во всем мире и во все времена, тем яснее становится, что именно тормозит сегодня человеческий потенциал. Это те самые пресловутые архаичные принципы выживания и вознаграждения, неустанно культивирующие и сохраняющие примитивные и бессмысленные ценности. Когда-то эти ценности, безусловно, играли положительную эволюционную роль, но в контексте настоящего и, уж тем более, будущего, все эти поведенческие шаблоны воспринимаются, как вредные и неустойчивые. И это главное, о чем мы хотели здесь сказать.

Паралич самосохранения

Каждый из нас стремится к тому, чтобы прожить как можно дольше и быть достаточно здоровым просто для борьбы за собственное существование в случае необходимости. И это вполне нормально. Однако существующее социально-экономическое устройство неестественным образом расширяет эту простую тенденцию самосохранения, тормозя при этом социальный прогресс и решение важных проблем. По сути, можно сказать, что достижение краткосрочной безопасности происходит ценой утери долгосрочной целостности.

За примерами далеко ходить не надо: в первую очередь, это сама природа поиска и поддержания доходов, которая питает рыночную систему и, как следствие, выживание человека. Как это происходит? Предположим, какому-то бизнесу удается увеличить свою долю на рынке. Как правило, это хорошо не только для его владельцев, но и для сотрудников. А поскольку бизнес — это не просто некое произвольное лицо, которое производит товар, а процесс, порождающий глубокие ценностные связи, это означает, что все участники этого процесса будут стремиться любой ценой сохранить позиции на рынке, а вместе с ними и средство своего личного жизнеобеспечения.

В итоге, происходит постоянная, изнурительная для общества борьба - причем борьба не только с конкурентами, которые точно так же сражаются за потребительский рынок, но и, как правило, с любыми инновациями и изменениями. Из-за того, что под влиянием научного прогресса развитие технологий происходит постоянно и достаточно быстро, рыночная экономика видит в нем лишь угрозу для уже существующих и приносящих прибыль идей. В ходе истории был накоплен богатейший арсенал приемов для защиты и сохранения предприятий бизнеса, включая коррупцию, а также образование монополий и картелей. Разумеется, все они предполагают получение прибыли, невзирая на социальные издержки [*].

Еще один пример – это ажиотаж, граничащий с неврозом, на тему авторских прав на сами идеи, который рынок использует в качестве поощрительного стимула. Элементарный разум подсказывает, что никто из отдельных людей ничего не изобретает, учитывая тот факт, что знания с некоторой периодичностью возникают и всё время накапливаются. Рыночная же экономика с ее понятием собственности не только искусственно тормозит этот поток информации с помощью патентов и торговых секретов, но еще и всячески культивирует идею интеллектуальной собственности, несмотря на ошибочность самого этого понятия.

Мало того, что на уровне системы ценностей оно мутировало в понятие авторского права, так теперь еще переросло в почти обязательную персонификацию всех идей и изобретений. Сегодня это целый отдельный мир, который живет своей жизнью, и в котором масса людей занимаются тем, что пытаются получить деньги под свою идею, хотя на самом деле и они сами, и все их идеи являются только частью общего континуума. Всё, что в реальности требуется человеку в качестве социального стимулирования для производства идей — это признание, достойная оценка затраченного им времени и труда. Именно так устроен наш базовый механизм осознания цели действия. Извращенное же понятие интеллектуальной собственности вместе со всеми его надуманными атрибутами подвергает это оперантное удовлетворение дисторсии, до неузнаваемости искажая его первоначальную суть.

А уж если по большому счету, то даже акты признания чьих-то заслуг, взятые в масштабе общего исторического процесса получения знаний человечеством, окажутся несущественными деталями. Часто ли вы задумываетесь, пользуясь современным компьютером, о тысячах лет интеллектуального труда, в результате которых были открыты основные научные законы и понятия? О никем не учтенных часах работы бесчисленного множества людей, которые шаг за шагом приближали изобретение этого полезного устройства в его нынешнем виде?

Увы, в рыночной системе любое изобретение приобретает истинную ценность только в том случае, если его автор обнародует свою личность и получит гарантии денежного вознаграждения. Без оформления авторского права ничего заработать не получится и, следовательно, никакого выживания рынок изобретателю обеспечить не сможет. В итоге, развиваются неврозы, тормозится прогресс, парализуется естественный обмен знаниями. И это еще не всё.

Расстройства на почве самосохранения на рынке могут принимать самые разнообразные формы. Здесь и использование правительства в качестве инструмента давления [*]. И «загрязнение» учебного, либо информационного потока [*] (ведь образовательным учреждениям тоже нужен доход). И даже нарушения межличностных отношений [*] ведь страх потери средств к существованию перевешивает всё. И даже тот, кто на вид кажется образцом этики и морали, если речь заходит о его личном выживании, способен оправдать поступки, которые в обычной ситуации посчитал бы скотскими. Во многом, именно этот нескончаемый страх и порождает всё то, что сегодня квалифицируется, как преступность или общественный паралич.

Конкуренция, эксплуатация и классовая война

Из всего вышесказанного следует, что эксплуатация, которая является неотъемлемой частью соревновательного склада ума, оказывается необходимым условием, для того чтобы преуспеть. Риторикой захвата преимущества пронизаны практически все аспекты нашей жизни. Манипуляция и эксплуатация, как средства усиления конкурентной позиции, стали основной движущей силой в современной культуре, проникнув далеко за пределы контекста рыночной системы.

Психологический перекос, когда все окружающие и мир в целом воспринимаются, лишь как средство для человека или группы людей завоевать первенство, стал базовой нормой. Им пропитано буквально всё — романтические отношения, дружба, семья, патриотизм. И даже по отношению к среде обитания, месту, в котором мы сами же и живем, мы исповедуем те же принципы: используем и эксплуатируем по полной, пренебрегая состоянием природных ресурсов в пользу достижения краткосрочной личной выгоды и получения конкурентного преимущества.

Все элементы нашей жизни должны рассматриваться с точки зрения «что лично я могу от этого выиграть». Исследование, проведенное в 2011 году в отделении психологии Университета Беркли в Калифорнии, выявило, что «... представители высшего класса[*] ведут себя менее этично, чем представители низшего класса... и склонны нарушать закон, когда речь идет о манипулировании людьми более низкого ранга». В отличие от лиц низшего класса, они демонстрировали гораздо большую готовность принимать неэтичные решения, обманным и мошенническим путем отбирать у других ценности, чтобы самим остаться в выигрыше, и одобряли неэтичное поведение на работе. Данные исследований по медиаторам и модераторам показали, что неэтичность высшего класса выражается и в его положительном отношении к жадности [*].

Напротив, представители низших классов оказываются гораздо более гуманными в социальном плане. К примеру, было обнаружено, что бедные люди готовы отдать более высокий процент своего дохода на благотворительные цели (4,3%), по сравнению с богатыми (2,1%). Исследование 2010 года показало, что «... представители низшего класса более щедрые ... милосердные ... доверчивые ... и готовые помочь ... по сравнению со своими коллегами из высшего класса». Результаты модераторно-медиаторного анализа демонстрируют, что люди из низшего класса ведут себя более просоциально, так как для них более свойственны уравнительные ценности и чувство сострадания. То есть можно говорить о наличии связей между социальным классом, просоциальным поведением и экономическим неравенством [*] [*].

Исследования такого рода весьма интересны, поскольку показывают, насколько бессмысленно говорить о каких-то общих свойствах человеческой натуры в экстремальном контексте — когда люди вынуждены конкурировать и заниматься эксплуатацией, защищая существующую социальную систему. Отношения между классами – это не то же, что генетические связи, обсуждению здесь подлежат лишь отдельные нюансы индивидуальных особенностей. Такие исследования отображают культурный феномен в целом, и он по умолчанию состоит в том, что всё это — игнорирование внешних негативных последствий, неэтичное, мягко говоря, поведение высшего класса, которое необходимо, чтобы в этот класс попасть — всё это является результатом, характеризующим не человека, а скорее, систему ценностей [*].

Эта простая, не требующая доказательств интуитивная схема с незапамятных времен бытует в народном фольклоре: люди, которые достигают успеха в деловом смысле, часто бывают толстокожими и безжалостными. То есть достижение успеха, по сути, всегда означает потерю эмпатии. И та же самая интуиция подсказывает, что причина тому — дефект в системе ценностей, жестокий феномен конкуренции, присущий психологии рыночной системы. Другими словами, чем более вы отзывчивы и внимательны к людям, тем меньше шансов, что вы будете иметь финансовый успех. Здесь всё так же, как в спорте: если вы вдруг вздумаете помогать игрокам противоположной команды, то, наверняка, проиграете.

Исследование, проведенное газетой Chronicle of Philanthropy[*] с использованием данных налоговых вычетов, предоставленных внутренней налоговой службой, показало, что семьи с доходом от \ 50000 до \ 75000 в год отдают в среднем 7,6% от своих дискреционных доходов на благотворительность. Для сравнения: люди, которые получают в год \ 100,000 или больше, отдают только 4,2%. А в самых богатых районах, где большинство жителей имеет годовой доход \ 200000 или выше, средняя ставка пожертвований не превышает 2,8% [*] [*].

Статус успешного человека

Основной посыл капиталистической модели – кто больше вкладывает, тот больше и получает. То есть, предполагается, что, чтобы стать, скажем, миллиардером, необходимо сделать что-то важное и полезное для общества. Надо ли говорить, что это не соответствует действительности? На поверку всегда оказывается, что подавляющее большинство очень богатых людей добывают свое богатство путем механизмов, ничего никому не дающих и ничего, по сути, не созидающих [*].

Все реальные акты созидания и решения проблем, все творческие инновации, как правило, происходят на уровне тех, кто трудится в нижних эшелонах корпоративного объединения. А затем уже правящая верхушка (собственники), умело ведя хитроумную рыночную игру, превращает всё это в капитал. Нет, мы не собираемся сбрасывать со счетов ни ум, ни безусловный трудовой вклад индивидуумов, которые успешно наращивают свое богатство. Мы говорим лишь о том, что система вознаграждает не тех, кто на самом деле придумывает и создает, а тех, кто грамотнее использует механизмы рынка. Инвестиции и финансы – вот самый привилегированный на сегодняшний день сектор мировой экономики [*]. Скромный и незаметный фондовый менеджер, который просто переводит деньги, чтобы получать еще больше денег, ничего не вкладывая в творческое развитие [*], является одним из самых высокооплачиваемых специалистов в мире.

И, соответственно, само понятие успеха в культуре измеряется сегодня ничем иным, как материальным достатком — и только им. Слава, власть и прочие «жесты внимания» идут рука об руку с материальным богатством. Бедных все презирают, богатыми все восхищаются. Из всего социального спектра на всеобщее уважение претендуют только представители богатой элиты. Частично в этом задействован механизм выживания в системе, а именно – желание каждого получить рецепт успеха. В остальном же всё это напоминает какой-то странный культ, где все поклоняются идее богатства, власти и славы, добытых любой ценой.

Дефект в системе ценностей, затрагивающий механизмы вознаграждения — одно из самых неизбежных и тяжелых последствий капиталистической системы стимулирования. Он охватывает всё — финансовую сферу, затем, по цепочке, сферу общественного признания, и в итоге, больнее всего бьет по нашему обществу. А главная беда в том, что, игнорируя интересы истинных авторов инноваций и не давая им возможности получить денежное вознаграждение, блокируя решение истинных проблем, эта система одновременно укрепляет свои собственные позиции. Потому что высокого положения в ней добивается только тот, кто сумеет выиграть, ничего не вкладывая и закрывая глаза на социальные и экологические издержки.

Социолог Торстейн Веблен, который много писал об этой проблеме, называл этот аспект ценностей хищническим:

Уильям Томпсон в своей работе «Поиск принципов распределения богатства, наиболее благоприятных для человеческого счастья» высказал мысль о силе ассоциативного воздействия:

Естественным продолжением всего этого являются классы и классовая война, ведь ценностные ассоциации богатства и власти, декларируемые системой, неминуемо приводят человека к проблеме эмоциональной идентичности. Жажда получения статуса начинает жить своей жизнью — в результате, высший класс демонстрирует такие акты самосохранения (в рамках поддержания или поднятия статуса), которые уже не имеют отношения ни к деньгам, ни к материальным богатствам. Самосохранение становится разновидностью наркозависимости. Так же, как хронический игрок нуждается в порции эндорфина, которую обеспечивает ему выигрыш, так и представители высшего класса впадают в навязчивые состояния по поводу размеров своего статуса и богатства.

Есть такое понятие — «жадность». Оно часто используется для дифференциации тех, кто эксплуатирует других людей как бы «в меру» и тех, кто впадает в крайности. Таким образом жадность — понятие относительное. Таким же относительным оказывается и понятие собственного богатства. Существует даже такой термин — относительная депривация [*], описывающее постоянное недовольство, которое испытывают люди при сравнении себя с другими, веря в то, что они достойны большего. Это психологическое состояние не имеет выхода, и в контексте капиталистического способа стимулирования успеха (то есть, дефекта в системе ценностей) воздействует на психическое здоровье людей.

Безусловно, уровень качества жизни важен — как для физического, так и для психического здоровья. Однако в норме человеку достаточно удовлетворения основных потребностей. Когда же уровень жизни превышает норму, особенно, если это происходит контексте социального сравнения, это приводит к серьезным неврозам и социальной дисторсии. Беда не только в том, что это ситуация, в которой победный финал, в принципе, не предусмотрен. Беда еще в том, что такая депривация не является частным случаем некого субъективного восприятия статуса и богатства. Люди склонны трактовать ее, как обобщение человеческого опыта в целом, поэтому отчуждение и дегуманизация происходит в масштабах всего общества. Таким образом, на социальном уровне существующая система ценностей, в которой потеряно чувства эмпатии, а все блага достаются «хищникам», практически гарантирует обществу бесконечный конфликт и насилие [*].

А то, что этот невроз бесконечной погони за статусом и богатством – якобы единственное, что стимулирует общественный прогресс и инновации, на деле — не более, чем миф. При внимательном изучении побудительных мотивов становится очевидным, что ни о каком прогрессе речь не идет. С таким же успехом можно утверждать, что если за вами гонится стая голодных волков, готовых немедленно вас съесть, это полезно для вашего здоровья, поскольку держит вас в тонусе. Увы, главный мотив у этого «прогресса» всегда один — получение преимуществ и финансовой выгоды. Какие бы достижения ни происходили, движущей силе нет никакого дела до расчета, к примеру, их последствий (возможно, вредных или даже фатальных). По-настоящему важной остается только идея о том, что конкуренция, жадность и мифический статус являются законным источником общественного прогресса.

Эпидемиолог Ричард Уилкинсон провел сравнительное исследование развитых стран, ориентируясь на разрыв в доходах, который присутствует в любом обществе. В итоге, было обнаружено, что более инновационными являются страны с меньшим неравенством в доходах [*]. Поскольку разрыв между богатыми и бедными состоит в прямой зависимости от уровня конкурентной борьбы, из результатов этого исследования логически следует, что эгалитаризм и сотрудничество обладают большей творческой силой, чем экономические стимулы, которые заявлены, как традиционные.

И в заключение этого раздела хочется рассмотреть тему получения материальных благ и статуса в контексте проблемы тщеславия. На первый взгляд эти вещи кажутся не связанными друг с другом. Между тем, истоки базовой современной культуры, основанной на тщеславии, коренятся как раз там - в психологической ловушке стимулов и ценностей, присущих капиталистической системе. Поскольку для успешной работы модели потребления необходимы ценностные механизмы, нацеленные на приобретение благ, то вполне естественно, что маркетинг и реклама постоянно культивируют в нас недовольство — в том числе, недовольство тем, как мы выглядим.

Несколько лет назад на острове Фиджи провели исследование, в ходе которого в девственную культуру аборигенов было привнесено западное телевидение. В итоге, эксперимент закончился полной победой материальных ценностей и тщеславия. Молодые женщины, которые до начала исследования предпочитали здоровый вес и полный набор функций, стали одержимы худобой. Появились расстройства пищевого поведения, которых раньше в этой культуре никто не знал, а женщины изменились до неузнаваемости [*].

Критика идеологической поляризации

Разговор о том, что с этим миром происходит что-то не то (а именно - бедность, нарушение экологического равновесия, бесчеловечность, общая экономическая дестабилизация и т.п.) часто выливается в поляризованные дебаты. Обсуждаются только парные противоположности — такие, как принадлежность к правым или левым, либералам или консерваторам — как будто в диапазоне человеческих взглядов и предпочтений существует какие-то жесткие ориентиры, вмещающие в себя все известные возможности. Другим, не менее распространенным дуализмом является традиционное противопоставление коллективизма свободному рынку.

Такая полярность предполагает, что вариантов экономических предпочтений есть всего два. Либо общество основано на предполагаемом демократическом волеизъявлении всех людей в форме свободной торговли, либо в нем существует небольшая группа людей, которая всё контролирует и говорит всем остальным, что им делать. Поскольку тоталитаризм, благодаря темной истории 20-го века, имеет весьма плохую репутацию, любая переориентация ценностей в сторону коллективизма вызывает в современном обществе страх, а слово социализм зачастую используется в уничижительном смысле [*].

Есть такое понятие – чувство возможности. Как уже отмечалось выше, это чувство напрямую связано с тем, какими знаниями обладают представители того или иного народа – то есть, какие знания они получили. Если традиционные образовательные и социальные учреждения внушают людям, что все социально-экономические изменения возможны только в пределах определенной системы координат, люди, как правило, принимают на веру это утверждение (мем), и в дальнейшем оно закрепляется в их поступках и мыслях. Обобщенно эта мысль-мем выглядит примерно так: «Если вы не АБВ, следовательно, вы – ЭЮЯ». В этой парадигме существует сегодня всё, включая политический истеблишмент Соединенных Штатов, потому что, если вы не республиканец, вы должны быть демократом и т.д.

Другими словами, происходит прямое ограничение выбора возможностей, которое, в свою очередь, формирует у целых народов ценностную структуру, где все эти фальшивые дуализмы подкреплены эмоциональными связями. И вот такого рода ценности тормозят сегодня прогресс, практически, во всех областях. Реплика в сторону: а ведь действительно, если бы представители господствующего класса хотели ограничить вмешательство из низов, то в качестве защитной меры им достаточно было бы ограничить людям чувство возможности [*].

Возьмем для примера проблему вмешательства государства в свободный рынок — любимую тему для обсуждения апологетов капитализма. Вкратце ее сущность такова: поскольку различные политические решения и практические действия правительства в какой-то мере ограничивают свободную торговлю [*], это создает предпосылки для снижения эффективности рынка. Участники этой «игры в поиск виноватых» обычно разделяются на две команды: тех, кто утверждает, что всему виной рынок, который сам и является главной проблемой, и тех, кто считает, что все беды происходят от вмешательства в рынок государства [*].

Но мы еще не сказали о главном: о том, что государство в его исторической форме является продолжением капиталистической системы. Вот он, разрушающий все дуализмы факт: правительство не создавало эту систему. Это система создала правительство, точнее — они развивались вместе, как единый механизм. Все современные социально-экономические системы зародились сами в процессе развития промышленности, и в основе их лежит элементарное выживание. Так же, как когда-то классовая структура возникшего в аграрном обществе феодализма, в которой невольно отразились взаимоотношения людей с плодоносной землей. И сегодняшние, так называемые, демократические государства устроены по тому же принципу. Таким образом, сама мысль о том, что государственная власть может существовать независимо или без влияния капитализма – не более, чем абстрактная теория, не имеющая ничего общего с реальностью. Напротив, капитализм прямым образом влияет на характеристики правительственного аппарата.

Люди же, которые с пеной у рта доказывают, что государственное регулирование рынка недопустимо, и что рынок должен быть свободным от структурного или правового торможения, просто путаются в ассоциативных понятиях. На деле, правовая система, которая является главным инструментом правительства, всегда использовалась, и будет использоваться для оказания помощи бизнесу в его конкурентной борьбе за сохранение и получение преимуществ. Ведь суть игры в этом и состоит. Ожидать чего-то другого – значит допускать мысль, что конкуренция может иметь какие-то моральные ограничения. Но это было бы слишком субъективно. С точки зрения морали и этики, в таком допущении отсутствует какая-либо эмпирическая основа, поскольку власть, эксплуатация и конкуренция являются плотью и кровью данной социально-экономической системы. Как мы уже говорили, это те самые идеальные добродетели, без которых не бывает хорошего бизнесмена.

Если учреждение, которое стремится к прибыли, может получить власть в правительстве (что и является истинной целью корпоративного лоббирования) и манипулировать правительственным аппаратом в пользу своего бизнеса или отрасли для получения преимуществ, то это… просто хороший бизнес. Только если несправедливость в атаках на конкурентов начинает зашкаливать, могут быть предприняты меры, чтобы сохранить некую иллюзию баланса. Какие-нибудь там, антимонопольные законы и тому подобное [*]. В действительности, эти законы создаются вовсе не для защиты свободной торговли и т.п., а для того, чтобы урегулировать крайние проявления конкурентных намерений, которые случаются на рынке постоянно в рамках борьбы без правил за преимущества [*].

Сегодня, по негласному соглашению, все представители всех правительств мира являются выходцами из корпоративного бизнес-класса. А значит, в основе всех помыслов власть предержащих лежат крепкие рыночные ценности. Об этом еще в начале 20-го века писал Торстейн Веблен:

Именно поэтому утверждать, что свободный рынок не свободен из-за чьего-то вмешательства — это значит не понимать, что в принципе означает слово «свободный» в рамках этой системы. Свобода — это вовсе не свобода и право каждого отдельного человека участвовать в открытом рынке, как утверждают в своих утопических речах апологеты капитализма. В реальной жизни — это свобода доминировать, подавлять и уничтожать конкурентов по бизнесу любыми возможными средствами. Вот здесь действительно нет никаких ограничений. И если бы правительство не вмешивалось в этот процесс совсем – вводя антимонопольные/антитрестовские законы, периодически выкачивая деньги из банков и тому подобное – то вся рыночная структура давно бы рухнула сама собой. Отчасти экономисты, например, такие, как Джон Мейнард Кейнс – это понимают. Правда, пока лишь отчасти [*].

Свобода индивидуальности

К сожалению, чаще всего люди говорят о свободе, как о чем-то, что невозможно описать словами, а вовсе не как о реальном жизненном опыте. Причем этой же риторики придерживаются политические и экономические организации, в рамках которых ради свободы были созданы специальные демократические сообщества. Ей же подчинена и традиционная практика голосования, и даже движение денег в рамках независимого свободного рынка. Но и это еще не всё. Общественно-политический мем под названием «свобода» надежно подкреплен идеологической поляризацией, которая изобилует примерами угнетения и лишения свободы из предыдущих социальных систем, наглядно доказывающими, что сегодня всё, конечно же, не так.

Внедрению и укреплению этой догматической поляризации способствовало творчество философов, художников и писателей, которые успешно продвигали различные идеологизированные понятия свободы, часто за счет социальной уязвимости [*]. В итоге, сегодня идея о возможности социальных изменений и о том, как они могут повлиять на нашу жизнь в плане свободы и индивидуальности, окутана множеством страхов и других сильных эмоций.

Тем не менее, если мы оглянемся назад и попытаемся представить себе, что означает свобода, независимо от всех этих культурных мемов, то обнаружим, что в контексте истории человечества понятие свободы является относительным. Таким же относительным, как, например, уровень жизни или самовыражение личности. Поэтому, для того, чтобы решить, что такое свобода и как ее квалифицировать, мы должны измерить ее: а) в исторической перспективе, б) по отношению к будущему.

(а) Так уж сложилось, что вся история человечества – это, по сути, вечная борьба за власть. Страх перед властью и ее злоупотреблениями лежит у нас в основе всего. Им пронизаны религиозные и философские ценности, благодаря которым долгие века существовало рабство и унижение, подчинение женщин, геноцид, божественное право королей, преследование людей за так называемую ересь (а по сути, за свободу слова или «вольнодумие») и тому подобные вещи. В этом контексте история человечества предстает чередой опасных, ничем не обоснованных предрассудков, которым когда-то давно, во времена примитивных ценностей и знаний (когда вопросы благосостояния человека и социального равновесия даже не обсуждались), был придан некий сакральный смысл. Атмосфера страха и ничтожества, в которой существовали люди в ранние периоды истории, обнажила в людях самые худшие свойства. С тех пор они живут по принципу: либо ты захватишь власть, либо она захватит тебя. И никак не могут разорвать этот порочный круг.

Тем не менее, крайне важно отметить, что, благодаря появлению глобальной культуры и связанных с ней научных организаций, которые изучают истинные причины того, что происходит в обществе, медленно, но неуклонно идет процесс отказа от устаревших ценностей. Положительные тенденции очевидны.

Например, в большинстве стран мира от ниспосланных богом, генетически обусловленных королей и фараонов люди перешли к системе хоть и ограниченного, но всё же участия общественности в так называемом демократическом процессе. Изжили себя, лишившись защитной формулы религиозного, расового и гендерного превосходства, эксплуатация человека человеком и подчинение. Исчезло рабство – не совсем, но, по крайней мере, в той форме, что было раньше. Теперь место рабов в экономической иерархии занимают гораздо менее притесняемые работники наемного труда. Пройдя сквозь тернии истории, рыночная экономика всё же преодолела проблему кастовой предопределенности, дав людям пусть и небольшую, но степень социальной мобильности в обществе: сегодня, если доходы позволяют, свободу можно хотя бы купить [*].

Все эти прогрессивные реалии говорят о том, что капитализм, при всех его недостатках, всё-таки послужил катализатором некоторого улучшения социальных условий. Вот только главное, увы, осталось неизменным: по-прежнему системой поощряется стремление одной группы доминировать над другой — как в структурном, так и в социологическом плане. Классовое превосходство никуда не делось, просто раньше оно предопределялось половой, расовой или религиозной принадлежностью, а сегодня обеспечивается с помощью страсти к наживе и соревновательного менталитета. Именно они заставляют человека стремиться вверх по иерархической лестнице, при этом неизбежно расталкивая других.

В какой-то степени можно говорить о том, что капитализм — это такая постсовременная система рабства, с новыми ценностными ориентациями. Рабство, основанное на свободе конкуренции – то есть, свободе, в рамках которой все свободны конкурировать друг с другом и забирать друг у друга столько, сколько получится забрать. Впрочем, надо отдать должное: какая-никакая, но это всё-таки свобода — доступная всем и почти исключающая злоупотребления, угнетение и структурные преимущества. Такие рассуждения обычно очень нравятся сторонникам капиталистической системы – они любят приводить примеры всяких социальных улучшений в качестве доказательств ее социальной эффективности. Но мы-то понимаем, что к истинной свободе человека это не имеет никакого отношения. Это всего лишь отголосок общественного фанатизма и слепого следования традициям, загрязнявшего культуру на протяжении многих тысячелетий, чтобы укоренить в психологии людей идеи о неизбежности богатства одних и бедности других. Свобода, которая напрямую зависит от количества денег, которые человек имеет. И которая будет сильно ограничена для тех, кто живет за чертой бедности, по сравнению с теми, кто богат.

Точно так же, когда сторонники свободного рынка говорят о принуждении, то рассматривают его только в контексте государственной власти. Реально существующее экономическое принуждение почему-то игнорируется. Любимая риторика экономистов-теоретиков традиционных взглядов – разговор о том, что в условиях рынка у человека всегда есть возможность выбора. Например, он сам выбирает, устраиваться ему на эту работу или на ту.

Тем не менее, у тех, кто живет в нищете (а их – большинство) [*], реальный выбор значительно снижен — его практически нет. Их ограниченные экономические возможности сами собой рождают ситуацию принуждения: чтобы выжить, они вынуждены соглашаться на трудовые роли, которые вряд ли можно высоко оценить. Кроме того, пользуясь их отчаянным положением, работодатели нещадно их эксплуатируют, при этом назначая максимально низкую зарплату. В этом смысле, бедность вообще является выигрышным условием для класса капиталистов, поскольку обеспечивает им экономию за счет дешевой рабочей силы.

Таким образом, все возможные улучшения, происходящие в обществе с течением времени, являются просто очередными вариациями на тему элитарности, эксплуатации и слепого следования традициям. Эту же идею продолжает (в мальтузианской смысле) [*] долгая история «дефицита ресурсов» и «ограничений на производство» — история про то, что, достигнуть экономического равенства, в принципе, невозможно.

(б) С другой стороны, существует современная наука. Происходит экспоненциальное развитие технического оснащения. Постоянно углубляется понимание человеческой природы [*]. Казалось бы, всё это открывает огромные возможности для улучшений в социальной сфере. И даже более того — для достижения такого уровня свободы, какого еще не знало человечество. Но вот тут налицо проблема: общество попросту не может осознать этого, поскольку возможности достижения этого нового уровня тормозятся авторитетом ценностей и учреждений, по-прежнему актуальных для капиталистического общественного строя. Иными словами, рыночной системе не нужны эти улучшения – ведь, по своей сути, они направлены против главных механизмов этой системы.

К примеру, сегодняшние достижения науки и техники при правильном применении могли бы обеспечить высокий уровень жизни для каждого человека на Земле — плюс параллельную ликвидацию опасных и однообразных видов труда при помощи кибернитической механизации [*]. Подавляющее большинство людей в мире живут сегодня по принципу «на работу, с работы — и спать». При этом многие вынуждены заниматься тем, что им не нравится [*]. Их работа никак не способствует их личностному развитию, а уж о каком-либо социальном вкладе и говорить не приходится.

И вот тут давайте вернемся к вопросу о свободе. Что она означает, на базовом уровне? А она означает, что любое существо имеет возможность направлять свою жизнь так, как оно этого захочет, в пределах разумного [*]. Жить своей собственной жизнью, не заботясь об элементарном выживании и здоровье, а также о своей семье – вот, что такое свобода. И это — минимум. А что означает работа ради дохода? Она, по умолчанию, означает одну из самых главных несвобод нашего времени. И дело здесь не только в экономическом принуждении, но и в самой корпоративной структуре, которая в буквальном смысле сверху донизу является иерархической диктатурой.

Поэтому, к сожалению, несмотря на все (вполне реальные) шансы, капитализм, система ценностей которого дефективна и параноидальный страх всего нового, не допустит появления в обществе более высоких степеней свободы. Любая идея поддержки граждан – в виде базового социального обеспечения или чего-нибудь подобного — встречается в штыки, поскольку не способствует процветанию рынка. Ведь, по большому счету, рынок и создает бедственное положение тех, кто нуждается в помощи.

И еще один важный момент в завершение разговора о свободе. Капиталистическая теория, как историческая, так и современная, обходит стороной проблемы ресурсов земли и действующие на ней экологические законы. Научная природа мира в этой модели просто отсутствует – как будто ее нет. Не говоря уже об элементарном осознании нехватки ресурсов, которое должно быть маркером снабжения населения и теории оценки потребностей. Это игнорирование, вкупе с другими реалиями системы мотивации рынка, такими, как эксплуатация и экономия расходов, привело к обширным экологическим проблемам, среди которых и истощение почв, и загрязнение, и обезлесение, и всё остальное, что только может произойти в экологической сфере.

Чтобы понять, как такое могло случиться, следует проанализировать развитие этой философии на ранних этапах. Давайте рассуждать логически. Когда-то в самом начале, когда производство имело, в основном, аграрную базу, а ремесленная продукция была относительно проста в изготовлении, негативное воздействие на окружающую среду было незначительным. Тогда еще люди не представляли себе масштабы угрозы, поскольку реальная индустрия, такая, какой мы знаем ее сейчас, появилась гораздо позже.

Однако время прошло, а эти старые представления сохранились в системе до сих пор. И с каждым годом они устаревают всё сильнее – по мере того, как возрастающий технологический потенциал увеличивает нашу способность влиять на природу, множа разрушительные последствия. То же самое происходит и с институтом войны. Раньше войны и постоянная борьба за конкурентные ценности были в порядке вещей, а ущерб, наносимый примитивным оружием (в худшем случае, ружьями) не представлял реальной угрозы для окружающей среды. Сегодня же у нас есть ядерное оружие, которое может уничтожить весь мир [*]. Таким образом, в контексте эволюции можно сказать, что ценностные ориентиры капитализма определенным образом способствовали прогрессу. Однако сегодня становится очевидным, что незрелость этого строя ведет к проблемам, которые со временем, если ничего не изменится, будут лишь возрастать.

Маркетизация жизни

В завершение этого очерка нельзя не коснуться темы все возрастающей маркетизации жизни, которая привела к глубинному искажению ценностей во всем мире. Поскольку свобода через культуру связана с демократией, а демократия через экономику — с возможностью покупать и продавать, то в товар сегодня превращается практически все, что только можно себе представить.

В традиционной системе ценностей и взглядах предыдущих поколений использование денег часто представляется, как некая суровая необходимость, однако при этом принято считать, что существуют некоторые священные вещи, которые не продаются. Например, акт проституции, то есть продажи интимной близости за деньги, как правило, рассматривается, как дискредитация культурных ценностей. В большинство стран он является незаконным, несмотря на то, что само по себе участие в половом акте вполне законно, следовательно, в акте проституции тоже ничего противозаконного нет. Это означает, что нелегальным и предосудительным половой акт становится только тогда, когда в игру вступает элемент покупки.

Впрочем, увековеченные культурой святыни в последнее время все чаще гибнут в пучине рыночного мышления. Сегодня, независимо от того, законно это или нет, практически, всё может быть куплено или продано [*]. Вы можете купить себе право обходить нормативы выбросов углерода [*]. За отдельную плату можно сделать прокачку вашей тюремной камеры [*]. Купить право охоты на исчезающие виды животных [*]. И даже право на поступление в престижный университет без надлежащего тестирования [*].

Доходит до странностей, когда самые обычные, естественные ситуации человеческой жизни ставятся в зависимость от денег. Например, с помощью денег детей стимулируют больше читать [*], деньгами поощряют потерю веса [*]. При этом никого не интересует, что происходит с этими детьми в психологическом плане, чем чревато для ребенка выполнение обычных действий за деньги, и как это может повлиять на формирование у них естественного чувства вознаграждения. Все эти важные вопросы не имеют смысла в продажном мире, где все подчинено принципу – делай только то, что принесет тебе прибыль.

Совершенно очевидно, что такие рыночные ценности являются социальным искажением, деформирующим суть человеческой инициативы, да и существования, как такового. Конечно, можно было бы и не проявлять бурного беспокойства по поводу таких обыденных вещей, как, к примеру, покупка личной полосы автобана с правом персонального проезда [*]. Но чем сильнее разрастается сфера влияния культуры, построенной по принципу «всё на продажу», тем глубже дегуманизируется общество, а мир превращается в один большой прилавок.

Сегодня, как шокирующе бы это ни звучало, в мире гораздо больше рабов, чем в любую из эпох в истории человечества. Торговля людьми в целях получения прибыли достигла промышленных масштабов. Продаются все — мужчины, женщины, дети — и для самых различных нужд.

Госдепартамент США опубликовал данные о том, что сегодня в мире не менее 27 миллионов мужчин, женщин и детей являются жертвами того, что часто обозначается термином «umbrella» (зонт), то есть торговли людьми. Всё, что можно предпринять для борьбы с этим преступлением – это выполнить обещание освободить из рабства рабов, а выжившим предоставить свободу жить дальше [*].

В завершение следует сказать, что, сколько бы ни ахало большинство, которое верит в свободный капиталистический рынок, сколько бы ни возмущалось масштабами преступлений против чести и достоинства, совершаемых в мире, пока не закончится деление торговли на «нравственную» и «аморальную», ничего не изменится. Потому что всё это уже заложено в само понятие товаризации. В рамках нее не существует никаких объективных правил, поэтому все эти экстремальные проявления могут считаться просто рабочими моментами. С философской точки зрения между формами рыночной эксплуатации нет никакой технической разницы. Психологический код пораженный дефектом системы ценностей как насаждал, так и будет насаждать в умах культ человека-хищника. Единственный выход, который бы решил не только эту, но и все остальные вышеупомянутые проблемы – это радикально изменить подход к организации общества, его структурный механизм.