Структурный классизм, государство и война

Обновлено: 20.10.2018

Структурный классизм, государство и война

Только человек является Патриотом. Только он огораживает свою страну от «чужих» и, сидя там под своим флагом, глумится над другими народами. Только он тратит огромные средства на содержание толпы убийц в мундирах, чтобы с помощью них отхватывать куски от других стран и не давать отхватывать от своей. А в промежутках между кампаниями он смывает с рук кровь и проводит работу на тему всеобщего братства народов – правда, работает всё больше языком. [*]
Марк Твен

Обзор

Конфликт был неотъемлемой чертой человеческого общества с начала документированной истории. За это время оправдания его существования варьировались от предположений о природной склонности человека к агрессии и территориальности до религиозных понятий о действии неких противоположных метафизических сил, а именно — добра и зла. Тем не менее, из истории известно, что все случаи человеческого конфликта, как правило, логически связаны либо с условиями окружающей среды, либо с культурными условиями. С одной стороны, конфликт возникает в результате спонтанных реакций, когда люди вступают в борьбу под воздействием сильного стресса, страха или ощущения загнанности в угол [*]. С другой стороны, он может быть спокойной, расчетливо спланированной стратегией, когда одно государство вступает в войну с другим. При этом у конфликта всегда есть истинная причина. А поскольку в интересах широкой общественности всё-таки уменьшить конфликт, необходимо максимально точно выявить в нем все причинно-следственной связи, чтобы, в конечном итоге, до этой причины докопаться.

В этом очерке мы рассмотрим две основные категории военных конфликтов: империалистические войны и классовые войны. На первый взгляд, у них немного общего, но мы возьмем на себя смелость утверждать, что истоки и психологические механизмы этих двух категорий весьма схожи. Кроме того, мы поговорим о том, что реальные механизмы военных событий, на самом деле, скрыты гораздо глубже, чем принято считать. Ну, и конечно, раскроем наш главный тезис. Он состоит в том, что источник столь неизменного и неотвратимого явления, как конфликт, следует искать не в генах, и не в чьем-то низком моральном уровне. Причина его спрятана внутри самой социально-экономической предпосылки — в контексте определенным образом закрепившейся психологии и того социологического паттерна, который сложился на ее основе.

То есть, сегодня все эти реалии больше не подпитывается какими-либо идеологически изолированными группами — типа правительств стран-изгоев или каких-нибудь супер алчных воротил бизнеса. Всё, что происходит в современном мире, провоцируют наши базовые ценности – те самые, которыми незримо пронизана каждая человеческая жизнь в социально-экономическом пространстве. И которые все считают традиционной культурной нормой. Вопрос только в том, насколько далеко эти ценности могут нас завести, и какова, собственно, цель всего этого.

Империалистическая война: Возникновение государства

Неолитическая революция, которая произошла приблизительно 12 000 лет назад [*], явилась поворотным моментом для человеческого общества. Именно тогда был совершен переход от жизни, обусловленной естественным обновлением природных ресурсов земли — к контролю над окружающей средой и активному использованию этих ресурсов. И именно тогда, с развитием сельского хозяйства и изобретением облегчающих тяжелый труд инструментов, стартовал процесс, который в итоге привел человечество к современной цивилизации — к тому ее рубежу, где спектр человеческих возможностей использовать науку для усовершенствования мира практически безграничен [*].

Однако из-за того, что изначально процесс технологических изменений происходил очень медленно, одновременно он обусловил запуск определенных механизмов и моделей, которые привели нас к множеству тех проблем, что мы имеем сейчас. Например, вместе с новыми возможностями общество получило дисбаланс в виде экономического расслоения, в результате которого появилось такое явление, как бедность. Вот что пишет об этом невролог и антрополог д-р Роберт Сапольски:

Параллельно с этим, кочевой образ жизни охотников-собирателей постепенно сменился на оседлый, а затем, в результате протекционизма, в местах постоянного проживания возникли племена, которые через некоторое время переросли в сообщества городского типа. Ричард А. Габриель в своей работе «Краткая история войны» пишет об этом так:

В тот же период у людей появилось понятие государства в том виде, как мы его знаем, и постоянные вооруженные силы. Далее у Габриэля читаем:

Собственно, с тех пор мало что изменилось.

Империалистическая война: Иллюзии

Вспомним определение империализма: «Политика, практика или пропаганда расширения власти и влияния нации, в особенности, за счет прямых территориальных приобретений или за счет получения косвенного контроля над политической или экономической жизнью в других областях» [*].

Традиционная культура, как правило, рассматривает империалистическую войну, просто как одну из разновидностей войны (то есть, вооруженного национального конфликта), предполагая, что существуют другие ее разновидности. Мы же осмелимся утверждать, что все национальные войны по своей природе являются империалистическими. Возьмите любую из тысячи войн, зафиксированных в истории человечества – найдется ли среди них та, которая не связана с приобретением ресурсов или территорий? Нет. Война – это всегда там, где одна группа людей пытается расширить свою власть и материальное богатство, а вторая защищается от недругов, которые хотят покорить ее и захватить принадлежащие ей власть и богатство.

Даже те исторические конфликты, которые при поверхностном взгляде кажутся чисто идеологическими, в большинстве случаев имеют скрытые империалистические экономические причины. Например, Крестовые походы 11-го века, которые зачастую пытаются представить, как строго религиозные конфликты, либо проявления идеологического фанатизма. При более глубоком рассмотрении они оказываются мероприятиями, нацеленными на расширение сфер торговли и приобретение ресурсов под прикрытием религиозной войны [*]. Это ничуть не отменяет того, что религия в историческом аспекте является источником грандиозного конфликта. Речь идет о характерных для исторических текстов упрощениях, когда экономическая подоплека событий упускается или вообще игнорируется. Более же всего примечателен тот факт, что крестовые походы в защиту морали, как форма прикрытия для национального и экономического империализма, продолжаются по сей день [*].

На самом деле, исторические факты говорят о том, что на протяжении всей истории существовала некая внутренняя коэрцитивная сила, обеспечивающая общественную поддержку любому акту национальной войны. Достаточно беглого исторического обзора, чтобы обнаружить, что все наступательные военные действия (то есть, войны, начатые не в ответ на прямое вторжение, а инициированные властью — неважно по каким причинам), исходят от членов государственного органа власти и их соратников – а вовсе не от граждан. То есть, как правило, все войны начинаются с какого-то вполне конкретного заявления, исходящего от государственной власти. Затем эта идея получает корпоративно-государственную поддержку при активном участии средств массовой информации [*], и, в конечном итоге, пусть и не сразу, но признается обществом. Подспорьем для этого часто служит какая-либо эмоционально нагруженная провокация, с помощью которой государство манипулирует чувствами народа для оправдания планируемой войны [*].

Тактика манипулирования разнообразна: страх, честь, месть, патриотический патернализм [*], мораль, совместная оборона – и это только самые распространенные из наживок. При этом любые военные действия всегда подаются обществу, как оборонительные — даже если в ситуации не удается обнаружить никакой рационально объяснимой и ощутимой общественной опасности. Следует признать, что некое зерно правды в понятии «оборонительная война» всегда присутствует [*], поскольку акты империалистической мобилизации основаны на вполне реальном, хотя и неуловимом, экономическом и/или политическом страхе потерять контроль или власть. Ведь, даже когда прямой, сиюминутной угрозы для нации-агрессора нет, всегда остается долгосрочная перспектива конкурентной борьбы, которая требует от властей постоянного закрепления существующих позиций и активных действий, с целью уберечь их от возможных потерь в будущем. И их опасения действительно реальны и обоснованы — при том, что никаких моральных оправданий для разжигания войны, кроме личного самосохранения, у представителей элиты и высших классов нет. Вот и приходится им добиваться общественного одобрения агрессии с помощью различных уловок [*].

Вот что писал по поводу общественного мнения экономист и социолог Торстейн Веблен в своей знаменитой работе 1917 года «Исследование природы мира и условий его поддержания»:

Вот этот последний пункт про сохранение культуры народов сегодня особенно популярен у западных империалистических сил, ратующих за Свободу и Демократию. Можно сказать, что на сегодняшний день это основная, патерналистическая идея: мы (нападающая сторона) вводим войска лишь потому, что политическая атмосфера вот в этой, например, стране настолько бесчеловечна, что вмешательство для оказания помощи ее гражданам – наш моральный долг.

Далее Веблен пишет:

В Америке популярна фраза «Я против войны, но я поддерживаю солдат» [*] – так говорят те, кто выступает против данного конкретного конфликта, но при этом хочет продемонстрировать уважение к своей стране в целом. Фраза эта замечательна, прежде всего, своей откровенной иррациональностью. Потому что, по логике вещей, тот, кто поддерживает солдат, поддерживает и те действия, которые они, будучи солдатами, совершают. А значит, косвенно, через поддержку мужчин и женщин вооруженных сил, обслуживающих войну, он поддерживает, по сути, саму войну. Данное утверждение полностью противоречит самому себе и является очевидным примером двоемыслия [*], поскольку выступать против конкретной войны означает выступать и против действий тех, кто эту войну осуществляет. Это всё равно, что сказать «Я против рака, который убивает людей, но я поддерживаю право на жизнь раковых клеток».

На протяжении всей истории вооруженные силы имели некий ореол святости в глазах общественности, и власти постоянно поддерживали этот статус, создавая иллюзию того, что воинская слава и священный долг – это нечто, живущее своей собственной иррациональной жизнью. На деле же понятие воинской славы — результат психологической обработки путем встроенного в жизнь церемониала. Оно просто умело сформировано с помощью медалей и орденов, парадов, жестов уважения и прочих «бантиков», призванных произвести впечатление на общество и повысить в его глазах ценность действий солдат, а, следовательно, и ценность самого института войны. Это подтверждается культурным табу, согласно которому оскорбление всего, что имеет хоть какое-то отношение к военной тематике, рассматривается как неуважение к жертвенному подвигу вооруженных сил.

Такое восхищение бывает оправданным в случае, когда, к примеру, пожарный спасает ребенка из горящего здания. Вот это действительно настоящий подвиг, подлинная защита и решение реальных проблем. Самоотверженный, альтруистический и, бесспорно, благородный поступок, в котором одна жизнь подвергается опасности в пользу другой. Но тот же личный альтруизм солдата в контексте исторической войны ничуть не оправдывает масштабных актов национальной империалистической агрессии — независимо от того, насколько благими намерениями руководствуются сами солдаты.

Но и это еще не всё. Замешанное на страхе стремление государственного аппарата сохранить власть вместе с внешней войной невольно порождает внутреннюю суб-войну государства против собственных граждан. Те из них, кто выступает против очередного национального конфликта, в ответ всегда получают прямое угнетение от власти, а в культурном преломлении — общественное презрение. Об этом свидетельствует множество исторических примеров государственной измены [*] и мятежей [*], которые происходят во время войны, не говоря уже о том, что военное положение часто влечет за собой приостановление прав граждан, включая свободу слова [*].

То есть, фактически, в социальном плане патриотизм почти всегда приводит к одному: те, кто не поддерживает войну, оказываются в роли отверженных, как лица, не поддерживающие гражданское население страны в целом и сеющие раздор. Если же говорить о современных тенденциях, то сегодня тех, кто находится в оппозиции и, возможно, участвует в акциях протеста, государство зачастую представляет, как террористов [*]. И это весьма серьезное обвинение — с не менее серьезными правовыми последствиями, в случае если власти признают его правдивым.

На самом деле, эта суб-война осуществляется с помощью еще более глубинного механизма — того, что можно было бы назвать социальным контролем в поддержку империалистических устремлений. Например, сегодня во многих странах граждан буквально вынуждают подписывать военные контракты, накладывающие на них юридические обязательства. Это делается либо путем прямого давления, когда вступление в вооруженные силы является обязанностью от рождения [*], либо же с помощью искусного манипулирования [*]. В большом ходу такие приманки, как деньги на колледж или на развитие личных достижений, которые ориентированы, в основном, на представителей нижних ступеней экономической иерархии [*]. По официальным данным, Соединенные Штаты время от времени тратят миллиарды (например, \ 4,7 млрд в 2009 г.) на глобальные пиар-кампании в пользу поддержки общественного имиджа армии и набора новобранцев [*].

Империалистическая война: Первопричина

Если освободиться от традиционных, навязываемых пропагандой иллюзий в защиту актов организованного человекоубийства и кражи ресурсов, а также от пустых оправданий, вроде патриотизма, протекционизма и чести мундира, то становится ясно, что война в сегодняшнем мире — неотъемлемая часть управляемой дефицитом бизнес-системы власть имущих. Было бы ошибочно заявлять, что война, как таковая, является продуктом капитализма, поскольку известно, что войны практиковались задолго до его формирования. Однако, если мы подвергнем деконструкции саму предпосылку войны, то увидим, что она, вне всякого сомнения, является главной и неизменной чертой капитализма. В ней мы легко узнаём те же самые, построенные на распрях и конкуренции архаичные традиции и ценности, просто в более сложных проявлениях.

Точно так же, как корпорация, конкурируя с другими корпорациями того же «фасона» за выживание на рынке, стремится при любой возможности к захвату монополии или образованию картеля, так же и правительства всех стран на планете строят свою деятельность на принципе «выживание путем расширения». Возьмем для примера Америку. В 2011 году страна получила около \ 2,3 трлн одних только подоходных налогов [*]. Эти налоговые поступления столь же важны для функционирования того, что, по сути, является бизнес-системы, известной нам под именем Америка, как и ежегодная прибыль для функционирования компании Microsoft. Потому что Америка, если взглянуть правде в лицо – это типичная корпорация, как по своей функции, так и по форме. И все существующие внутри нее, зарегистрированные в ее внутренней правовой сети предприятия фактически являются дочерними компаниями того самого головного учреждения, которое мы по традиции называем Правительство США.

Таким образом, любые действия правительства США (впрочем, как и действия других конкурирующих правительств мира) должны, прежде всего, демонстрировать хорошую деловую хватку. И в этом смысле, что отличает родительскую корпорацию (Америку) от ее вспомогательных секторов (дочерних корпораций), так это масштабы ее возможностей по сохранению себя и своих конкурентных преимуществ. Вот где проявляется истинно деловая хватка. Чтобы убедиться в том, до какой степени важно для США сохранять основные движущие силы своей экономики, достаточно бросить беглый взгляд на историю получения и успешного поддержания Соединенными штатами статуса глобальной империи. По большому счету, она почти неотличима от истории какой-нибудь корпорации, которая стремится получить коммерческую монополию. И всё же некоторая разница есть. В отличие от корпоративных дел, которые регулируются с помощью внутренних правовых ограничений, достижение глобальной монополии (империи) не может быть регламентировано юридическим законодательством. Поэтому оно по умолчанию переходит в театр империалистической войны.

И вот тут уж коммерческая выгода лежит прямо на поверхности. Просто готовый бизнес проект — самосохранение путем военных действий. И это весьма прибыльное дело — улучшение экономического положения страны и обеспечение доходов ее корпорациям. Чем больше военные расходы – тем больше экономическая выгода [*] [*]. Тут и восстановление разрушенных войной территорий теми самыми дочерними предприятиями страны-завоевателя [*]. И постепенное нарушение целостности стран-жертв с помощью торговых тарифов, санкций, и навязывания долгов — с целью заставить их народы работать на пользу транснациональных корпораций [*] [*]. И многие другие современные военно-экономические схемы.

Лучше всех эту мысль выразил один из самых заслуженных военачальников Северной и Южной Америки 20-го века генерал-майор Д. Смедли Батлер [*], автор знаменитой книги «Война — это попросту рэкет», которую он написал После Первой мировой войны. В ней он отзывался о военном бизнесе так:

Кроме того, в 1935 году он писал:

Джон А. Гобсон (1858-1940) в своей монументальной работе «Империализм: исследование» описал эту тенденцию, как социальный паразитический процесс, с помощью которого финансовые круги государства, узурпировавшие бразды правления, предпринимают империалистическую экспансию с целью покрепче присосаться к экономикам других стран, чтобы, вытягивая их богатства, обеспечивать роскошь у себя дома [*].

Кто-то скажет – это же коррупция, это же насилие. Но так скажут немногие. До широкой аудитории все эти рассуждения всё равно не дойдут. Потому что такие понятия, как этика и мораль, справедливость и несправедливость в системе ценностей капитализма попросту размыты. И это один из печальных парадоксов — когда антивоенные активисты борются за мир во всем мире, но при этом продолжают отстаивать конкурентную модель рынка. Ведь в рамках существующей сегодня экономической модели мир во всем мире ну никак невозможен.

Каждый шаг в истории глобального капитализма, начиная с его зарождения в Европе, был связан с жестоким насилием, эксплуатацией и порабощением. Европейский колониализм [*]. Захват рабов в Африке с целью использования и продажи. Покорение силой бесчисленных колонизируемых народов. А кроме того, создание привилегированных заповедников наживы и власти для множества предприятий — либо созданных правительством, либо пользующихся его протекцией. И это только поверхностный взгляд на капитализм и присущую ему военную систему мышления.

Вернемся к уже упомянутому труду Торстейна Веблена 1917 года, в котором он напрямую пишет о финансовой или денежной природе войны:

Свидетельства неразрывности этой связи обнаруживаются и в современных формах не прямого насилия. Это, например, экономический подход к ведению войны, о котором мы писали выше. Его можно рассматривать, как прямой акт агрессии сам по себе, либо как часть процедурной прелюдии к традиционным военным действиям. Примеров масса – это и торговые тарифы, и санкции, и долг путем принуждения, и многие другие, менее известные, скрытые способы ослабить страну [*].

Глобальные финансовые институты, такие как Всемирный банк и МВФ имеют прочные, законодательно закрепленные за ними государственные (а значит, и экономические) интересы, которые обеспечивают им право давать в долг нуждающимся странам якобы в качестве оказания финансовой помощи. На самом деле, их совершенно не волнует качество жизни граждан этих стран. Их истинная цель — завладеть природными ресурсами или приватизировать какую-нибудь отрасль промышленности. Ну, или еще что-нибудь придумать – только бы ослабить страну и ввергнуть ее в зависимость от других, в пользу коммерческих аутсайдеров [*].

Это, безусловно, более скрытый и завуалированный способ порабощения, чем, скажем, экспансия Британской Империи в Азии, осуществленная в 17-м веке с помощью Ост-Индской компании (которая по своей сути была неприкрытым актом коммерческого насилия с целью завоевания новых земель, ресурсов и рабочей силы) [*]. И это крайне важный момент: американская империалистическая экспансия, в отличие от экспансии Британской империи, была достигнута далеко не только военным путем, хотя в мире это по-прежнему широко распространено [*]. Именно благодаря США использование сложных экономических стратегий для подчинения других стран своим экономическим и геоэкономическим интересам стало обычной практикой [*].

Классовая война: Врожденная психология

Переходя к классовой войне, стоит отметить, что это понятие упоминается в исторической литературе уже на протяжении столетий. В качестве предположений о причинах данного явления чаще всего приводятся следующие: 1. человеческая природа, 2. отсутствие потенциала земных ресурсов и средств производства, необходимого для удовлетворения всеобщих потребностей, и 3. (наиболее правдоподобное) система рыночного капитализма, которая неизбежно гарантирует деление на сословия и дисбаланс, в силу присущих ей структурных и психологических механизмов.

Структурный характер классового конфликта наглядно подтверждается основополагающим утверждением экономиста, апологета свободного рынка, Давида Рикардо о том, что рост заработной платы всегда влечет за собой снижение прибыли [*]. Заработная плата имеет отношение к нижнему, рабочему классу, тогда как прибыль — к верхнему, капиталистическому. Если один в выигрыше, другой непременно проигрывает. Природу же сохранения власти на поведенческом (психологическом) уровне вполне четко выразил еще Адам Смит, в своей канонической работе «Исследование о природе и причинах богатства народов»:

Между тем, факт использования правительственных организаций для целей верхнего или бизнес-класса упорно игнорируется как Смитом вместе с Рикардо, так и многими современными экономистами, которые не могут или не хотят вникать в сегодняшние реалии. Даже самые ярые приверженцы невмешательства в рынок по-прежнему твердят о необходимости правительства и его юридического аппарата — хотя бы в качестве рефери, который отслеживает справедливость игры. Модель такого кланового капитализма уже сама по себе предполагает, что сделки между правительственными избирательными округами и, казалось бы, не связанными с ними корпоративными учреждениями, будут носить неэтичный или преступный характер.

С другой стороны, как уже отмечалось выше, было бы странно предполагать, что правительство по своей природе может являться чем-то еще, кроме средства для поддержки коммерческих предприятий, составляющих благополучие этой страны. Бизнес-аппарат даже по своему строению напоминает государство – сколько ни создавай видимость, что жизнь в демократической стране строится вокруг интересов простых граждан. На самом деле, можно с уверенностью утверждать, что еще ни одно правительство в письменно зафиксированной истории не предлагало своим гражданам легально поучаствовать в управлении страной или в создании ее законов. И в контексте современного капитализма, который до сих пор является оплотом древних ценностей и предрассудков с явными элитарными замашками, весьма интересно наблюдать за тем, как миф о демократии до сих пор ухитряется увековечивать сам себя.

В связи с этим хочется вспомнить Джеймса Мэдисона, одного из создателей Конституции США, который в свое время выразил сильную обеспокоенность, прямо заявив о необходимости не допускать до политической власти представителей низших классов:

Стоит только осознать, что именно капиталистическая система тормозит идею глобальной демократии – тем, что конкурентно удерживает власть на уровне государства, помогая высшему классу сохранять политическую и, что еще более важно, финансовую мощь – и становится абсолютно понятно, откуда растет классовая война. Более всего поразителен тот факт, что все эти механизмы классового разделения настолько структурно встроены в финансовый, политический и правовой аппарат, что в обыденной жизни никто их даже не замечает.

Классовая война: Структурные механизмы

Известно, что на сегодняшний день 40% богатств планеты принадлежат всего 1% населения [*]. Но не все осознают, что для сохранения и усугубления этого вопиющего дисбаланса работают мощные механизмы, встроенные, как в саму структуру системы, так и в психологию побудительной мотивации. Ни для кого не секрет, что в мире, где всё имеет финансовую основу, богатство и власть находятся в прямой пропорции: чем больше богатство – тем больше и власть. С другой стороны, как уже было сказано выше, власть обеспечивает более надежную стратегию для конкурентной борьбы и самосохранения. А это значит, что она неизбежно прорастает и в социальную систему – причем, в самую сердцевину ее структуры. Именно поэтому всё в ней сделано для удобства высшего класса — чтобы проще было поддерживать свои богатства в безопасности. Для низших же классов, наоборот, выстроены структурные барьеры, мешающие им достигнуть даже базового уровня финансовой безопасности.

Некоторые механизмы этого подавления с помощью классовой войны достаточно очевидны. Возьмем, к примеру, дебаты по вопросу налогообложения. Исторически общество богатых всегда находилось в более благоприятном положении, чем бедное работающее большинство [*]. И этому всегда находилось оправдание. Чаще всего аргумент был такой: поскольку богатые являются еще и классом владельцев собственности (то есть, несут некую долю ответственности за общую занятость населения), значит, им полагается и больше финансовой свободы [*]. Что уж там скрывать — аргумент слабенький и явно односторонний. Потому что в действительности финансовое подавление с помощью государственного налогообложения приводит лишь к снижению покупательной способности широких слоев общества. А это гораздо более ощутимо тормозит экономический рост, чем тормозил бы некоторый лимит на размеры сейфа для корпоративных работодателей [*]. Единственным исключением в поддержку аргумента про богатых, как создателей рабочих мест, можно считать рождение новой профессии: специалист по плутономике. Но о ней мы поговорим ближе к концу этого очерка.

А сейчас оставим тему классово-ориентированного налогообложения и перейдем к обсуждению других, не менее важных структурных факторов: а) долг, б) проценты, в) инфляция и г) неравенство доходов.

а) Долг в современном обществе означает совсем не то, что мы привыкли под ним понимать. Сегодня долг — это что-то вроде единицы измерения социального статуса. Из долгов выстроена, без преувеличения, вся наша финансовая система. Все деньги в современной экономике начинают свое существование в виде кредитов, взятых в центральных или коммерческих банках. Банки же, по сути, производят их сами, просто по мере необходимости [*]. И этот вот базовый механизм создания денег является мощной движущей силой экономического угнетения. Рядовые граждане и их семьи, как правило, имеют долги, которые состоят из кредитов по кредитным картам, жилищных кредитов, автокредитов и студенческих (образовательных) кредитов. То есть для представителей низших классов уровень потребительского долга по определению будет выше, чем для высшего класса, поскольку сама природа их бытия не позволяет им оплатить за один раз вещи первостепенной социальной важности – например, автомобиль или дом, и приводит к необходимости брать у банка кредиты.

В итоге, подавляющее большинство граждан вынуждено жить под бременем долгов всю жизнь [*] [*] [*]. Средняя заработная плата и средний доход, в соответствии с доминирующим в обществе капиталистическим этосом, на самом деле обозначают порог минимальной экономической эффективности. Такой зарплаты и такого дохода предполагаемому «среднему работнику» хватает только на то, чтобы в первом приближении отвечать основным требованиям по обслуживанию кредита да кое-как удовлетворять свои повседневные жизненные потребности. Подняться вверх по социальной лестнице в условиях классовой иерархии невозможно, а значит, люди со средней зарплатой обречены на бесконечный бег на месте. И это не говоря о самих долгах, из которых не так просто вылезти [*].

б) Проценты: вкупе с задолженностью являются атрибутом прибыли, полученной от продажи денег, как таковых. Поскольку капиталистическая рыночная экономика обеспечивает всеобщую коммодификацию всего, нет ничего удивительного в том, что деньги продаются, как товар, с целью получения прибыли, и происходит это в виде процентов. Не важно, центральный ли банк производит деньги в обмен на государственные ценные бумаги, или коммерческий банк оформляет среднему работнику ипотечный кредит — в любом случае, проценты в этом деле всегда присутствуют.

Как мы уже говорили в предыдущих очерках, это создает ситуацию, при которой денег, отданных в долг, становится настолько много, что реальные, существующие в обращении деньги, просто не в состоянии эти долги покрыть. В момент получения кредита в сделке задействована только чистая сумма без процентов, так называемый принципал. Так вот, денежная масса любой страны, по сути, состоит из таких вот принципалов. Это просто совокупная стоимость всех выданных кредитов, деньги под которые выпускаются по мере необходимости. Проценты, которые по этим кредитам следует выплатить, в этой схеме отсутствуют. На социальном уровне это означает, что тот, кто берет кредит под проценты, может изыскать средства на его покрыте, только черпая их из денег, уже поступивших в обращение. Проценты он тоже будет брать из основной суммы, принципала. А это означает, что, в силу математических законов, некоторые кредиты не могут быть возвращены в принципе. Кто-то обязательно вытянет короткую спичку. Ведь в системе никогда не бывает достаточно денег для погашения всех кредитов одновременно [*].

И это еще одно, не менее мощное, средство давления на представителей класса, обреченного жить в кредит. Из-за постоянного дефицита денежной массы они не просто тянут рабочую лямку, обслуживая свои кредиты, но и ведут постоянную борьбу за кредитные деньги, в которой, в конце концов, кто-то обязательно проиграет. И тогда его ждет полное банкротство. Реакция банковского механизма на тех, кто не смог выполнить свои обязательства по кредиту – это еще один, финальный удар. Согласно кредитному договору и при молчаливом одобрении всей правовой системы, банки, как правило, конфискуют у неплатежеспособных заемщиков личное имущество [*].

Если хорошенько вдуматься, этот акт конфискации мало чем отличается от обычного воровства. Поскольку появление лиц, не оплативших свои кредиты, в контексте дефицита денежной массы вполне закономерно (а следовательно, и конфискация у них имущества по договору), это означает, что приобретение банком чьего-то личного имущества в обмен на выданные кредиты – процесс, запланированный с самого начала. Что банки, которые, ясное дело, принадлежат представителям высшего класса, забирают у низших классов дома, машины и имущество, просто потому, что деньги, которые они создали из воздуха в виде кредитов, не могут к ним вернуться другим способом. То есть, по сути, это скрытая форма передачи физического богатства от низшего класса к высшему.

Возвращаясь к теме кредитных процентов, стоит отметить, что к высшему классу они имеют мало отношения. С учетом характерного для их финансового положения избыточного богатства, которое позволяет им обходиться без кредитов, бремя дефицита денежной массы из-за процентных платежей целиком ложится на плечи низших классов. Богатым можно вообще не беспокоиться за будущее. У них есть надежная классовая защита в виде инвестиционного дохода через проценты с крупных сумм на сберегательных счетах, депозитных сертификатов и прочих средств, превращающих машину социального угнетения для бедных в удобное транспортное средство для достижения богатыми финансовых преимуществ [*].

в) В стандартных определениях инфляцией чаще всего называют повышение общего уровня цен на товары и услуги, и связанное с ним падение покупательной способности [*]. При этом почему-то никогда не говорится о том, что на самом деле ее порождает. Официально признанной теорией о причинах инфляции считается Количественная теория денег [*], которая, в свое время, получила одобрение в ходе дебатов в различных экономических школах [*]. Если вкратце, теория констатирует факт, что чем больше денег в обращении, тем выше будет инфляция и, соответственно, рост цен. То есть если, при прочих равных условиях, удвоить объем денежной массы, уровень цен тоже поднимется в два раза — и так далее. В условиях действия теории спроса и предложения новые деньги как бы разбавляют ценность уже существующих.

Таким образом, образуется то, что можно было бы назвать скрытым налогом на сбережения граждан и на ставки с фиксированным доходом. Представим, что уровень инфляции составляет 3,5% в год. Тогда, если у вас сейчас есть \ 30 000, то через десять лет их покупательная способность уменьшится до \ 21000 [*]. На первый взгляд, эта ситуация распространяется на все слои общества, однако в реальности бедных она затрагивает гораздо сильнее, чем богатых, поскольку для них речь идет о выживании. Если у вас 3 миллиона долларов, то потеря 3,5% покупательной способности не сильно вас обременит. А вот если у вас только \ 30000, и при этом вы постоянно работаете, мечтая о том, чтобы когда-нибудь, в будущем (может быть), закончить выплачивать кредит за дом, то вы, безусловно, прочувствуете этот скрытый налог на себе.

Механизм этого скрытого налога надежно встроен в сам контекст структурного классизма – вместе с другими атрибутами системы, в которой угнетение бедных и поддержка богатых является принятой нормой, а постоянный дефицит денежной массы требует всё новых, и новых кредитов. В итоге мы имеем принявшую уже глобальные масштабы денежную экспансию, а всё вместе это громко называется системой частичного резервирования [*].

Вопреки расхожему мнению, большинство кредитов (за исключением небольшого процента) не выдаются из существующих банковских депозитов, а производятся в режиме реального времени [*]. На деле это означает, что любые вложенные в банк \ 10000 в течение некоторого времени можно превратить \ 90000, если запустить на полную мощность всю банковскую систему с ее текущими кредитами и депозитами [*]. Все эти денежные пирамиды, все эти проценты, провоцирующие дефицит денежной массы, наглядно доказывают, что нынешняя экономическая система является инфляционной уже по своей сути.

г) Кроме того, разброс уровня доходов в обществе имеет причины психологического и структурного характера. Психологический механизм этих различий заложен в необходимости постоянно думать о прибыли и экономической эффективности, поскольку по-другому сохранить конкурентоспособность на рынке невозможно. По сути это – поведенческий шаблон, которого вынуждены придерживаться все участники рыночной экономики, когда речь идет о выживании. А значит, весь этот механизм может считаться когнитивной структурой. Это только на первый взгляд экономическая эффективность и максимизация прибыли — категории, имеющие отношение лишь к капиталистической игре. На самом деле, экономическое самосохранение давно переросло в общечеловеческую философию выживания и проникло в систему ценностей.

Вернее, так: экономическая необходимость постоянного самосохранения изменила и социальные ценности. Поведение, которое в абстрактной ситуации наверняка, подверглось бы осуждению, и было бы квалифицировано, как крайний эгоизм или жадность, в рамках этой системы является просто вопросом меры и степени соблюдения условий, позволяющих держать первенство в конкурентной борьбе.

Таким образом, постоянное увеличение разрыва в доходах у населения – вещь вполне закономерная [*]. И сегодня это тенденция, которой подчиняются не только повернутые на конкурентной борьбе Соединенные Штаты (страна, которой в классовом неравенстве, пожалуй, нет равных [*]), но и весь мир [*]. При попытке разобраться, какие тенденции действуют здесь сильнее – исторические или текущие, достаточно вспомнить, что в наше время, в начале 21-го века, разрыв в уровне благосостояния людей продолжает расти и завоевывать всё новые территории. Это означает, что система содержит в себе определенные структурные факторы, которые это неравенство провоцируют. И эти механизмы вовсе не являются каким-то аномалиями системы – они представляют собой естественную эволюцию капитализма во времени.

Возьмем в качестве примера доход от прироста капитала. Казалось бы, его роль в общем доходе должна быть более чем скромной, однако некоторые экономические аналитики утверждают, что доходы от прироста капитала и есть та главная составляющая, которая определяет неравенство доходов в США [*]. Приростом капитала называется величина, на которую отпускная цена активов превышает их начальную цену. Прибыль реализованного капитала представляет собой инвестиции, которые были проданы с некой выгодой [*]. Именно в этом контексте происходит продажа акций, облигаций, производных, фьючерсов и других абстрактных средств рыночной торговли.

Так вот, выяснилось, что в одних только Соединенных Штатах верхушка, составляющая лишь 0,1 процента от всего населения, зарабатывает около половины всех доходов от прироста капитала [*], и доля этих доходов в общем доходе топ-400 самых богатых граждан США — примерно 60% [*]. То есть, прирост капитала — это привилегированная форма дохода, которая имеет четко выраженный классовый механизм. Обычные граждане могут использовать фондовый рынок лишь для консервативного фонда взаимных и пенсионных инвестиций. В игре же по-крупному, где речь идет о существенных дивидендах, участвуют только высшие классы — ведь только они готовы к необходимым для этого крупным денежным вложениям. Таким образом, будучи элитарным высокопроцентным доходом, прирост капитала работает еще и как механизм сохранения класса, исправно поддерживая принцип «деньги к деньгам».

Но и это ещё не всё. Есть ещё различия в доходах, в зависимости от положения, занимаемого в корпоративной иерархии. В исследовании, проведенном Канадским Центром политических альтернатив, было установлено, что топ-руководители нарабатывают годовую заработную плату среднего работника, трудясь всего 3 часа [*]. В Соединенных Штатах, согласно исследованию Института экономической политики, средний годовой доход у самого высокооплачиваемого 1% процента работающих по найму с 1979 по 2007 год вырос на 156%; а у еще более верхнего 0,1% — на 362%. При этом у остальных 90-95% работников заработная плата в среднем выросла лишь на 34% — то есть в десять раз меньше, чем у 0,1%-ной верхушки. Рабочие же в самой нижней категории из 90% за тот же период имели еще более слабый рост заработной платы – всего на 17% [*].

В том же исследовании читаем:

Подобные модели можно обнаружить и в других индустриально развитых странах. Даже в Китае в 2013 году начали обсуждать возрастающую с каждым годом проблему разрыва в доходах и искать пути, чтобы сгладить это неравенство [*]. В докладе 2011 года Организации экономического сотрудничества и развития говорится о том, что в странах с исторически низким уровнем неравенства доходов за последнее десятилетие произошло значительное его увеличение [*] [*].

Причины, существующие в виде четко определенных структурных механизмов, гораздо сложнее устранить в свете общей тенденции дисбаланса доходов, связанных с занятостью. Присущие системе ценностей капитализма психологическая стимуляция самосохранения и самомаксимизация, постоянно меняющиеся юридические, налоговые и финансовые правила игры (замешанные, к тому же, на политике), и базовое стратегическое преимущество высших классов, обеспечивающее безопасность их богатству, создают целый комплекс, а по сути, синергетический механизм сохранения классов и внешнего угнетения.

Небольшая, но показательная статистика демонстрирует, как увеличился разрыв в уровне благосостояния в течение последних экономических спадов в США [*]. Стоит ли говорить, что если бы в системе не было структурного механизма поддержки богатых, масштабный национальный спад, который начался в 2007 г., наверняка затронул бы большинство граждан, независимо от их социального класса. Тем не менее, по статистике, в 2010 году 5% наиболее обеспеченных американцев, которые зарабатывают более \ 180 000, не только не потеряли, но даже слегка увеличили свой годовой доход… Семьи же со средним достатком (\ 50,000) опустились на уровень ниже [*].

Завершая тему неравенства доходов, важно отметить, что во многих случаях такое явление, как национальный экономический рост, затрагивает только высший класс, а общую экономическую значимость низших классов, наоборот, снижает. И для этого существует даже специальный термин - плутономика. Плутономика – это экономический рост, обеспечиваемый и потребляемый самой богатой прослойкой высшего класса. Плутономика характеризует общество, где большая часть богатства контролируется постоянно сокращающимся меньшинством; таким образом, экономический рост этого общества становится зависимым от судьбы этого богатого меньшинства [*].

Впрочем, лучше всего о плутономике и ее актуальности в современном мире расскажут те, кто имеет к ней непосредственное отношение. В 2005 году крупнейшая американская транснациональная корпорация банковских услуг Citigroup опубликовала цикл служебных заметок, посвященных этой теме, в которых позволила себе весьма откровенный анализ и смелые выводы.

В частности, они заявили следующее:

В плутономике не существует таких понятий, как «американский потребитель» или «британский потребитель», или, допустим, «российский потребитель». Есть богатые потребители – те, которых мало, и которым при этом достается непропорционально огромный кусок национального пирога доходов и потребления. И есть остальные, небогатые – те, которых много, и которым при этом тоже иногда дают укусить [*]. О таком понятии, как средний потребитель (или, лучше сказать — медиана) не стоит даже упоминать – такой потребитель (по нашему представлению) менее важен для совокупных данных, чем чувства и деяния богатых. И это чистая математика – мораль тут ни при чем» [*].

Если 20% американцев контролируют и используют 85% богатств страны [*], то, само собой разумеется, что именно они, у которых 85%, будут более важны для ВВП или для роста экономики. А это означает, что в существующей финансовой системе стимулы для заботы о жизни и финансовом благополучии большинства граждан практически отсутствуют.

В той же публикации Citigroup читаем:

А вот что сказано в служебных записках по поводу участия в этом остальной части населения:

В то время как сама плутономика не может быть непосредственным источником классового конфликта, она, безусловно, является его результатом. Вот что пишет об этом Христя Фриланд, автор известной книги «Плутократы»:

Заключение

Можно еще много говорить о многоуровневой борьбе, которая ведется на планете Земля — в основном, вокруг финансовой и рыночной власти, и сохранения ее, как структуры. В ход здесь идет всё — от физического насилия до тонких правовых манипуляций, и это тема, которая никогда не теряет актуальности. Можно сказать, сам прогресс участвует в этой войне, ведь плотно укоренившиеся и имеющие весомую долю рынка в своей отрасли корпоративные учреждения готовы буквально на всё, чтобы безжалостно закрыть любых потенциальных конкурентов, даже если их продукция является гораздо более прогрессивной и полезной [*]. Любые перемены и прогресс, в принципе, не слишком приветствуются капиталистической системой, поскольку подрывают успех уже существующих учреждений. Доказательством тому служит неправдоподобно низкая скорость внедрения новых, более совершенных технологических методов [*].

Если говорить о том, что происходит на уровне корпораций, то это не только вечная война с конкурентами, но и тотальная эксплуатация всего общества. Еще Адам Смит писал об этом в своем трактате «Исследование о природе и причинах богатства народов»:

Про межнациональные отношения и говорить нечего: периоды мира сегодня – это всего лишь паузы между конфликтами на сцене мировой цивилизации. В каком-то месте война должна идти обязательно, а если вдруг нигде не идет, крупные державы немедленно производят и поставляют другим странам суперсовременное оружие и/или распродают старое. При этом всё это позиционируется не только, как государственная оборона, но и как хороший бизнес [*]. Существует даже вполне официальная классовая иерархия, согласно которой бедные «страны третьего мира» подчиняются доминирующим «странам первого мира». В исторической же литературе мы находим ряд общепринятых терминов для обозначения целого спектра различий в иерархии национальных классов. Есть супердержавы, есть просто державы, есть субдержавы, есть государства-вассалы. И структурные механизмы, которые поддерживают эти градиентные различия, по своим целям мало чем отличаются от тех, которые поддерживают классовое устройство общества.

Например, с той же эффективностью, как описанные выше системы долгов и процентов подавляют нижние классы, структурно ограничивая возможности их процветания и социальную мобильность, Всемирный банк и Международный валютный фонд подчиняют себе целые страны [*]. Об этом писал даже Джон Адамс, второй президент США: «Есть два способа завоевать и поработить страну: мечом или долгом» [*].

Если же говорить о войне в широком масштабе, то настоящее поле брани – это решение проблем и достижение гармонии в развитии человеческой личности. Это борьба между властью и социальной справедливостью. И самая главная зона военных действий – это институт экономического равенства [*] [*]. Бывший судья Верховного суда Луи Д. Бранде сформулировал это так: «В стране может быть либо демократия, либо всё богатство в руках у кучки людей. То и другое одновременно невозможно» [*].

Сегодня люди во всем мире говорят о необходимости равенства. Среди образованной части общества не приняты гендерные или расовые предрассудки. Быть сексистом или расистом считается позорным, хотя еще недавно в Западном мире подобные взгляды были нормой. Сам ход эволюции направлен на то, чтобы уравнять общество, что, по определению, и является одним из принципов демократии.

Между тем, в разгаре всех этих позитивных изменений наиболее яркая и репрессивная форма человеческой дискриминации остается незамеченной и даже неопознанной. Нет, это не раса, и не пол, и даже не вероисповедание. Главный угнетатель человека сегодня – его классовая принадлежность. И, так же как раньше расизм, вот это классовое деление на богатых и бедных, вместе с его идеологическими, а, в конечном счете, и структурными формами угнетения, дискриминирует сегодня весь род человеческий, используя самые мощные и разрушительные силы.

Если взглянуть на это шире, становится очевидным, что этот театр многомерной войны, этот мир, который непрерывно воюет с самим собой, является фатально неустойчивым. А если добавить к этому скорость, с которой множатся социальные проблемы, не возникает ни тени сомнения в том, что вся эта система тотальной конкуренции и самосохранения одних за счет других (неважно, на личном, корпоративном, классовом, идеологическом или национальном уровне) даже в самой дальней перспективе не сулит человечеству процветания. Чтобы преодолеть эти социологические тенденции, нам потребуется совершенно новый тип мышления. И речь даже не о радикальных культурных переменах, а об изменении самой социально-экономической предпосылки.